Я хотел снять на кинопленку нанду — южноамериканского родича африканского страуса. Эти крупные птицы еще водятся в окрестностях деревни Монастерио, находящейся милях в сорока от Буэнос-Айреса.
Монастерио напомнил мне бутафорские деревни в Голливуде, сооружаемые для съемки фильмов о Дальнем Западе, Прямоугольные дома беспорядочно тянулись вдоль грязной улицы, изборожденной глубокими колеями и пестревшей следами лошадиных копыт.
Есть ли у нас шансы выследить стадо нанду и заснять их? - спросил я у своего переводчика.
- Может быть, ты захочешь снять фильм о том, как пеоны ловят нанду?- спросил меня Рафаэль.
- А как они их ловят?
- Старым способом, при помощи болеадорес. Знаешь, это такие три шара, нанизанные на веревку.
Ну, разумеется! - вне себя от радости воскликнул я, мне очень хотелось снять такой фильм.
Мы уселись в маленькую повозку. Лошади печально вздохнули и взяли с места. Вдоль дорожки росли гигантские эвкалипты, кора их свисала длинными перекрученными полосами, обнажая блестящие белые стволы. На деревьях виднелись массивные сооружения из переплетенных ветвей, напоминающие стога сена; это были гнезда длиннохвостых попугайчиков квакеров, изящных ярко-зеленых птичек. Чирикая и вереща, они пролетали над нами и, сверкая в солнечных лучах, исчезали в своих огромных «коммунальных квартирах».
Мы доехали до конца длинной, обсаженной деревьями аллеи, и перед нами открылась пампа, золотистая и сверкающая в лучах послеполуденного солнца. Лошади тянули повозку по влажной от росы траве, лавируя между кустами гигантского чертополоха; каждое растение высотой в полтора человеческих роста стояло, словно оцепенев, и походило на какой-то фантастический, усаженный шипами канделябр с ярко-пурпурными огоньками цветков на отростках. Земляная сова, напуганная нашим приближением, металась у входа в свою нору, словно маленький серый призрак.
Словно темные волны на водной глади, виднелись небольшие рощицы искривленных ветром деревьев, в тени которых отдыхал скот.
Далеко впереди показались маленькие темные фигурки. Это были пеоны на своих лошадях. Они ожидали нас, собравшись кучкой в высокой траве. Мы въехали в середину группы, и наши лошади встали, опустив головы и тяжело сопя, словно от изнеможения. Выработали план дальнейших действий: пеоны растянутся в длинную цепь, мы будем двигаться посередине. Как только покажутся нанду, пеоны окружат их и погонят к нам.
Пара острокрылых ржанок, выделявшихся на зеленой траве своим черно-белым оперением, внимательно следила за повозкой, а потом, пробежав футов шесть по траве, легко взмыла в воздух и начала кружиться, извещая жителей пампы о нашем приближении пронзительными криками: «Теро!.. Теро!.. Те-ро!..»
Выглянув из повозки, я увидел всадников примерно в полумиле от нас. Они вытянулись в цепь и ожидали, когда мы займем условленную позицию. Солнце палило беспощадно, на боках лошадей виднелись темные потеки пота. Горизонт был подернут знойной дымкой. Казалось, мы смотрим на все сквозь запотевшее стекло. Карлос резко натянул поводья и остановил лошадей.
Мы вылезли из повозки. Карлос пошел вперед с маленьким бумажным зонтиком, я следовал за ним с кинокамерой и треногой. Моя жена Джеки осталась в повозке; она не отрываясь глядела в бинокль, чтобы немедленно сообщить нам о появлении нанду. Мы с Карлосом отошли ярдов на пятьдесят от повозки и выбрали место, откуда хорошо просматривалась широкая полоса пампы, с обеих сторон ограниченная зарослями чертополоха. Я установил камеру и стал делать необходимые приготовления к съемке, а Карлос держал надо мной зонтик, чтобы камера не нагрелась.
Все в порядке, - сказал я, наконец, вытирая пот с лица.
Карлос поднял зонтик и помахал им из стороны в сторону. Тотчас же издали послышались крики пеонов, и один за другим, понукая лошадей, они исчезли в чаще чертополоха. После этого воцарилась тишина.
Вдруг Джеки сорвала с головы шляпу и отчаянно замахала ею, что-то громко и бессвязно выкрикивая.
В ту же секунду ржанки сорвались с места и закружились над нами с пронзительными криками. Издали послышался треск, топот лошадиных копыт и возбужденные крики пеонов. Затем показались нанду.
Я никогда не предполагал, что птицы, ведущие наземный образ жизни, могут передвигаться так же быстро и легко, как их летающие сородичи, но в то утро я мог в этом убедиться. Восемь нанду, построившись клином, бежали изо всех сил. Их ноги передвигались с такой быстротой, что сливались в неясные, расплывчатые пятна; различить их можно было лишь тогда, когда они касались земли, давая птице толчок вперед. Сквозь громкие крики ржанок были отчетливо слышны быстрые ритмичные удары их ног о твердую как камень землю. Если бы не этот стук, можно было подумать, что птицы катятся на колесах. А когда из чертополоха с громкими криками выехали два всадника, произошло нечто невероятное. Нанду поджали хвосты, словно опасаясь удара по огузку, и, сделав три огромных косолапых прыжка, удвоили скорость. Они исчезли вдали с поразительной быстротой. Пеоны мчались за ними вдогонку, и я увидел, как один из них отцепил от пояса свой болеадорес.
Надеюсь, они не собираются ловить их там, Карлос? Я ведь ничего не смогу заснять на таком расстоянии.
Нет, нет, - успокоил меня Карлос. - Они окружат их и пригонят обратно. Пойдемте к повозке, там больше тени, чем здесь.
Я пристроил камеру в тени, отбрасываемой повозкой, и забрался на сиденье рядом с Джеки.
Что там происходит? - спросил я, так как к этому времени пеоны и нанду превратились в едва заметные точки на горизонте.
Потрясающе! - кричала Джеки, вцепившись в бинокль, который я пытался у нее отнять. - Просто потрясающе! Видишь, как они бегут? Вот не думала, что они могут так быстро бегать!
Я силой вырвал бинокль из ее рук и поднес его к глазам. Нанду лавировали между кустами чертополоха, уклоняясь от своих преследователей с легкостью, которой мог бы позавидовать профессиональный футболист. Пеоны метались из стороны в сторону, сгоняя птиц в одну стаю и тесня их.
Нанду побежали в нашу сторону. Ярдов за семьдесят они заметили нас и в то же мгновенье все, как один, повернули под прямым углом, причем так дружно и слаженно, словно не раз репетировали этот маневр. Пеоны преследовали их по пятам, из-под копыт лошадей летели комья черной земли, болеадорес с пронзительным свистом кружились над головами всадников, описывая расплывчато мерцающие на солнце круги. Громкие крики, стук копыт, свист болеадорес на мгновенье оглушили нас. Всадники пронеслись мимо. Только ржанки продолжали кружить над нами, оглашая воздух истерическими криками. Джеки вела беглый репортаж о дальнейших событиях.
Рафаэль и Эдуардо повернули вправо... они все еще бегут... Ага!.. Один бросился вправо, Эдуардо за ним... Теперь стая рассыпалась... все разбежались... Теперь их больше не собрать вместе... Вот кто-то собирается бросить болеадорес... Мимо... Надо было видеть, что за поворот сделал этот нанду... Посмотрите, что он делает!.. Он поворачивает... Он бежит обратно... Рафаэль скачет за ним... Бежит обратно... Бежит обратно...
Я только что закурил сигарету, но тут же бросил ее и кинулся к кинокамере. Нанду мчался к нам со скоростью двадцати миль в час. Рафаэль скакал по пятам за ним, и это, вероятно, очень тревожило птицу, так как она явно не замечала ни повозки, ни киноаппарата и мчалась прямо на меня. Она подбегала все ближе и ближе, постепенно заполняя весь видоискатель. Мне стало не по себе: я совсем не хотел, чтобы двухсотфунтовый нанду со всего разбега врезался в меня. Уповая на бога, я все же продолжал держать палец на кнопке. Вдруг птица заметила меня. В ее глазах мелькнуло выражение ужаса, она сделала резкий скачок влево и скрылась из поля зрения. Выпрямившись, я вытер испарину со лба. Карлос и Джеки круглыми, как у сов, глазами смотрели на меня с повозки.
С какого места он свернул? - спросил я, так как во время съемки это было трудно установить.
Вон от того пучка травы, - ответила Джеки.
Я измерил шагами расстояние от треноги до травы. Оно не превышало шести футов.
Этот резкий скачок оказался роковым для нанду; расстояние между ним и преследовавшим его Рафаэлем было так мало, что даже после такого ничтожного уклонения в сторону свелось к нулю. Рафаэль заставил взмыленного коня сделать отчаянный рывок, перерезал птице путь и погнал ее обратно к нам. Тонкий свист болеадорес внезапно усилился и замер на протяжном гудящем звуке. Веревка с шарами пролетела по воздуху и оплелась вокруг шеи и ног птицы, подобно щупальцам спрута. Нанду пробежал еще пару шагов, веревка затянулась, и он упал на землю, дергая ногами и крыльями. С протяжным победным криком Рафаэль подъехал к нему, соскочил на землю и схватил его за дрыгающие ноги, в противном случае нанду легко мог бы распороть ему живот своим большим когтем. После непродолжительной борьбы нанду затих. Карлос, приплясывая от радости на сиденье, громкими протяжными криками оповещал пеонов об успешном завершении охоты. Когда они прискакали, мы все собрались вокруг нашего пленника.
Это была большая птица с хорошо развитыми, мускулистыми бедрами. Кости крыльев, напротив, были мягкими и слабыми и гнулись, словно молодые зеленые веточки. Огромные, чуть ли не во всю щеку, глаза прикрывались большими, как у киноактрис, ресницами. Обращали на себя внимание мощные ступни с четырьмя пальцами. Средний палец был самым длинным и оканчивался острым изогнутым когтем. Независимо от того, ударял ли страус ногой вперед или назад, этот коготь, словно острый нож, врезался в тело противника, разрывая и раздирая его. Перья были довольно длинные и напоминали листья папоротника, вытянутые в длину. Когда я осмотрел птицу и сделал с нее несколько снимков, мы освободили ее ноги и шею от болеадорес. Мгновенье она неподвижно лежала в траве, затем резким толчком вскочила на ноги и помчалась сквозь заросли чертополоха, на бегу набирая скорость.
Мы пустились в обратный путь. Пеоны, смеясь и переговариваясь, тесной гурьбой ехали вокруг нас; их разукрашенные пояса сверкали на солнце, удила и уздечки мелодично позвякивали. За нами расстилалась бескрайняя золотистая спокойная пампа. Вдали над травой взлетали на миг два черно-белых пятнышка и слышался приглушенный расстоянием голос пампы, предупреждающий всех ее обитателей, - голос всегда бодрствующих ржанок: «Теро!.. Те-ро!.. Теро!.. Теротеротеро!..»
Дж. Даррелл
Перевод с английского И. Лившина
Однажды началась на Страусов охота.
Что птицы? Им, конечно, неохота
Остаться без «одежды».
Слух пронёсся прежде:
Охотники нуждались в перьях страусиных,
Которые решили получить при действиях насильных
Над обладателями их.
Ну, кто из них,
Из Страусов, останется при перьях?
Охотники в укрытьях самодельных
Сидели, дичь свою подстерегали,
Её увидят – гонятся. Бежали
Подстерегаемые птицы, как умели.
И Страусам настолько надоели
Такие формы жизни… и они
Одним желаньем были все одолены:
Зарыться с головой в песок от всех проблем.
Зарылись. И не видели, не знали
Не слышали, забыв всё, ничего.
Когда же вытащили головы с песка, сгорали
От горького стыда. И было от чего:
Им перья ощипали.
Жизнь иногда готовит нам плохое,
Но на неё глаза не стоит закрывать,
Не следует и уши затыкать.
То случится такое…
Что долго заставляет нас страдать.
Не нужно было голову терять.
Обезьяна Ревун.
Одна Обезьяна на ветке сидела
И плакала громко, точнее ревела.
Всем видом своим вызывала лишь жалость.
И звери решили помочь ей хоть малость.
Играли на флейтах, на саксофонах,
На трубах, на гуслях, на аккордеонах.
И музыка лилась легко и послушно,
Но Обезьяна была равнодушна.
За анекдоты взялись. Всяк смеётся,
А Обезьяна не улыбнётся.
Устроили целый концерт. Веселились
И песенки пели, шутили, резвились.
Да, развлечений там было сполна,
Но Обезьяна осталась грустна.
Такая, вот, история. Какая же мораль?
Такие есть: всё недовольны, хоть как не угождай.
Боговерующий Бобр.
Жить стало в обществе лесном Бобру не по нутру.
В религию пойти решил.
Друзей своих покинул и нору
И кучу книг библейских прихватил.
Законы божии он начал изучать,
Любовью к Богу больше проникать.
Жилища Бобр не рыл, еду не добывал
И только «свыше» помощи искал.
«Владыка всемогущ и верующим поможет,
Он чудеса творить на свете может».
И долго так вот Бобр существовал?
Нет, с голода и холода пропал.
Так многие на Бога уповают,
Ждут помощи, подарков от него.
Что ж, пусть одну вещицу только знают:
Не сыплется ведь с неба ничего
(Конечно, исключая дождь, град, снег).
А обустроит жизнь свою сам человек.
Мышь и Кошка.
Однажды по неосторожности своей
Мышь угодила в лапы Кошки прямо.
Хотела выбраться. «Ну, что ты так упряма?
Не улизнёшь, ведь я тебя сильней.
Сейчас я буду завтракать тобой», -
Сказала Кошка. Мышь: «Нет, нет, постой!
Неподалёку яма есть одна,
А в яме той нора, таких как я полна.
Вот там-то ты полакомишься вволю.
Я покажу то место, но изволю
Живой меня оставить попросить».
«Коль логово мышиное покажешь, будешь жить».
Дошли они до ямы той, верёвку
К колу, что на краю её воткнут был, привязали.
Спустилась в яму Кошка. «На уловку, -
Сказала Мышка сверху, - ты попалась.
Там, где стоишь ты, Мыши никогда не обитали.
Надолго в яме ты теперь осталась».
И с этими словами верёвку отвязала.
«Ну, Мышь, - вопила Кошка, - ты смерть свою призвала!
С тобою разберусь, как вылезу отсюда,
Ведь я тебя сильней! Смотри же! Будет худо!»
«О, выбраться не сможешь - нелегко,
Точнее, невозможно – глубоко.
А силы что касается твоей, то ты меня слабее,
Всё потому, что я тебя умнее.
Кто умнее, тот сильнее.
Заяц и Волк.
Друзья твердили Зайцу: «Страшнее зверя нет
Для нас, чем Волк. Послушай наш совет:
Ты на глаза ему не попадайся
И от него везде, Косой, скрывайся».
А Заяц говорил: «Кто Волк вообще такой?
И для меня не будет он грозой.
Его я никогда не испугаюсь
И, если надо, в силе с ним посостязаюсь».
В лесу Косой однажды Волка повстречал.
Зайчишку Серый чуть не растерзал.
На чудо Заяц спасся, и сразу понял он,
Как Волк опасен для него и как силён.
Стал Серого теперь Косой бояться,
Знал: на глаза ему не стоит попадаться.
Не испытаешь – не поймёшь.
Поймёшь, когда переживёшь.
Тигр и Волк.
Про Тигра звери знали, что он вор,
Но не могли о нём затеять разговор,
Ведь звери очень хищника боялись,
О преступлениях его молчать так оставались.
Однажды Тигр у Волка что-то своровал.
Волк, разыскав его, прямо в глаза сказал:
«Ты – вор». Преступник тут вспылил,
И Серого он лапой в гневе задавил.
Правду сказал
И пострадал.
Богатый Мужик.
Мужик однажды денег много заработал – миллион.
«Казною» пред другими хвалиться начал он:
«Я так богат! Как царь! Как фараон!
И скоро роскошью я буду окружён».
Вот так Мужик хвалился. Дохвалился,
Что вскоре миллиона он лишился:
Украл все деньги кто-то у него.
Остался Мужичок без ничего.
Коль деньги есть, то помолчи,
А то найдутся ловкачи.
Всё выманят, иль отберут, иль украдут
И хорошо на капитал твой поживут.
Жирный Кабан.
Кабан однажды за обедом товарищам сказал:
«Вот что за вами я частенько замечал:
Вы слишком много, слишком жадно жрёте.
Даже сейчас вы челюстями бешено метёте.
Смотреть на вас противно. Зачем так жрать, зачем?
Глядишь, вы зажиреете совсем».
«Несправедливо ты всё это говоришь, -
Один товарищ Кабана на это возразил. –
А сам-то за обедом что творишь?
Ты вдвое больше нас кусочков заглотил.
И жиром до предела заплыл уже ты, верно,
И тонну сала можно снять с тебя, наверно».
Других зверушек поучает,
А за собой не замечает.
Школьные оценки.
Пришёл к отцу Кузнечик: «Я крайне возмущён
Тем, как оценки в школе выставляют!
Предмет я на «пятёрку» рассказал – оценку мне до «тройки» занижают.
Оса ответила на «три» и тут… я поражён:
Она оценку «пять» вдруг получает».
«Не удивительно, - сказал юнцу отец, -
Мать той Осы в директорской сей школы восседает.
А ты для них, учителей, так, маленький шпанец».
В истории с Кузнечиком ни что не удивляет,
Ведь родственная связь в ней многое решает.
Лев и Собака.
Жила-была Собака.
Была она большая забияка.
И вот решила она, так, из хвастовства,
Что может растерзать на части Льва.
«Тебе никак не справиться со Львом», -
Её друзья сказали ей потом.
Но не послушала Собака их слова
И вскоре стала кушаньем для Льва.
Мораль сей басни такова:
Бойся ты, собака, льва.
Волк и Орёл.
По лесу тёмному голодный Волк блуждал
И думал, как бы съесть ему кого.
Но зверь, опасность чуя, прочь бежал,
И Волк никак не мог догнать его.
Вот видит он поляну пред собой.
Орёл степной добычу там терзает.
«Эй! – крикнул Волк, - делись-ка, брат, со мной!»
«Что ж, подходи!» - Орёл тут приглашает.
Вот волчий аппетит унялся, наконец.
Промолвил Серый: «Ты, Орёл, делец!
Такое лакомство сумел ты отхватить!
Тебя за это надо век хвалить!»
«Брось благодарности! Всё это пустяки.
Покуда ещё крылья велики,
Покуда я могу ещё летать,
Мне просто для себя еду достать».
Волк, распрощавшись со степным Орлом,
Над встречей этой долго размышлял своим умом.
В конце-концов завидовать он стал:
«Вот я бы так искусно пищу добывал…»
Как не смешно, но Волк взлететь хотел.
И на скалу высокую забрался.
Он прыгнул вниз, а вверх не полетел.
Он и теперь внизу лежать остался.
Есть вещи, качества, различные для всех.
И если хороши они, то тот, кому их не хватает,
Порой завидовать не в шутку начинает.
А должен знать, что зависть смертный грех.
Кабан и Дерево.
Шёл как-то раз Кабан к себе домой.
Вдруг чей-то крик услышал за спиной:
«Эй, оглянись, паршивая свинья!»
«Кто говорит?» - «Слепой ты что ли? Я!»
Увидел тут Кабан: то Дерево стояло,
И он спросил: «Так что ты мне сказало?»
«Да ты вдобавок и ещё глухой.
Хоть уши грязные свои почаще мой.
Да уши что? Весь грязью позарос,
И пахнешь ты, ну, словно как навоз».
Кабан вспылил: «А ну-ка извинись!
От оскорблений лучше воздержись!
Со мной вот так никто не говорил.
Ты хочешь, чтоб тебя я повалил?»
«Ну и свинья! Мне вздумал угрожать!
Да на тебя вообще мне наплевать!»
Гнев быстро овладел над Кабаном.
Он разбежался, Дерево ударил лбом.
И он его мгновенно повалил,
Но замертво упал, ведь лоб себе разбил.
Обижен если, в гнев ты не входи,
А лишь спокойненько возьми и рассуди.
Кабан, к примеру, мог бы промолчать:
Бока о Дерево взять, просто, почесать.
Тигр и Бобр.
В степи однажды, поздним вечерком
Какой-то тигр издевался над Бобром.
То лапой бил его, а то хвостом.
Бобр весь дрожал, свернувшись калачом.
Всё это видели Олень, Марал и Лось,
Кабан, Косуля, Рысь, Медведь…
И множество других зверей там собралось.
Бобра они все принялись жалеть.
Про Тигра слов лишь шёпотом катился,
А заступиться за Бобра никто так не решился.
Тирану над Бобром пристало издеваться.
Прогрохотал тигриный грозный рык:
«Ну, кто ещё со мной хотел бы потягаться?»
Все звери разбежались через миг.
Тут и о людях можно говорить:
Несправедливость многих возмущает.
Её бы можно и не допустить.
Трусливость этому мешает.
Заяц – ученик.
Законы леса Заяц изучал в течение двух лет,
Над ними голову ломал как – не секрет.
От муторной зубрёжки немел порою рот.
Не редко вытирал по лбу текущий пот.
Жестикулировал он лапами как знал,
Когда закон какой-нибудь читал.
И выучил всё Заяц на зубок.
Экзамена уже подходит срок.
Явился в класс Косой его сдавать.
Экзамен тот Медведь решился принимать.
В комиссии – Сурок, Козёл, Лиса.
На Зайца так и пялят все глаза.
К столу он подошел и вытянул билет,
Медведю показал его. «Двадцатый. Жду ответ».
Но Заяц на вопрос не отвечал
И всё молчал, молчал, молчал, молчал».
«Ну, не молчи, - Лиса вмешалась,-
Хоть что-то расскажи, хотя бы малость».
Но словно позабыл он все слова.
«Ты не готов, - сказал Медведь.- Оценка только «два»».
Но Заяц был готов. Что с ним произошло?
Ответ один: волненье подвело.
Кукушка.
Снесла Кукушка яйца, желаньям вопреки,
И думала потом: «Начнутся же деньки…
Заботы, хлопоты с детьми. И что? Прощай свобода?
Такое завела проклятая природа!
Законам я её не подчинюсь.
Нет. Чем иметь детей я лучше утоплюсь,
Или другим путём сей мир покину.
Но убивать себя зачем? Иной мне виден путь:
Я яйца, просто-напросто, кому-нибудь подкину».
Кукушка планы в исполненье привела:
Подбросила те яйца она в гнездо Орла.
Детей судьба её не волновала.
Найдётся матерей таких немало.
Муравей и Паук.
Пришёл однажды Муравьишка к Пауку.
Тот паутину плёл на дерева суку.
«Зачем ты здесь? – спросил Паук. – Чем я могу служить?»
«Да вот бы нить для паутины хотел бы попросить.
Быть может, паутину я сплету,
Кого-нибудь поймать в неё смогу».
Паук тут рассмеялся от души:
«Ну что ты, Муравей, ну не смеши.
Никак ты паутину не сплетёшь.
Серьёзно это ты, иль так, для шутки врёшь?»
«Я не люблю шутить! - воскликнул Муравей. -
Дай, коль не жалко, нить ты мне скорей».
«Разубедить тебя, я вижу, что не смог».
И нити дал Паук ему моток.
Вот, распрощался Муравей, к себе ушёл,
С большим упорством паутину дома плёл,
Но как не бился он, как не старался,
Сам в нити той запутанным остался.
Из этой басни мнение моё:
Не путайся ты в дело не своё.
(антилопы, газели, страусы, бегемот...).
Ни в одной стране мира вы не найдете такого разнообразия животных, как в Восточной Африке. Здесь огромное разнообразие животных, на которых можно охотиться. Самая популярная добыча здесь антилопы, газели, страусы, бегемоты. География, среда обитания и многообразие животного мира предлагают охотникам широкие возможности – охота в Африке удивит вас разнообразием трофейных животных.
В Восточной Африке сезон дождей бывает два раза в год, поэтому количество осадков выпадает достаточное. В этой местности преобладают саванны. Почвы определяют тип растительности, и соответственно вид обитающих животных. Танзания занимает территорию площадью 622 км 2 , где обитает огромное количество животных. Охотничий сезон в Танзании начинается 1 июля и длится до 31 декабря. Самые известные охотничьи угодья находятся на севере страны. Танзания занимает одну из лидирующих позиций по числу охотников, приезжающих в Африку.
Охота в Танзании является отличной возможностью познакомиться с многочисленными представителями африканской фауны: леопардом, слоном, львом, буйволом, крокодилом, бегемотом, также на территории Танзании обитает около 25 видов антилоп, среди которых есть и редкие виды: газель Томсона, геренук, малый куду, газель Гранта.
Загрузка...